ВОСПОМИНАНИЯ И РАЗМЫШЛЕНИЯ О НАШЕМ ОБЩЕМ ДЕЛЕ

Е.В. Новомодный

Мне не кажется случайным, что работы первых отечественных энтомологов и даже целые сериальные издания назывались мемориями - воспоминаниями. Уж слишком много интимного было в их любви к энтомологии, в общении с единомышленниками, а сколько личного времени и средств они вкладывали в своё увлечение! Поэтому мне захотелось вернуться к основам. По моим наблюдениям, большая наука в нашем деле для большинства из коллег-любителей не главное. Истинные причины популярности коллекционирования бабочек лежат гораздо глубже, в подсознании. Воспоминания и размышления об этом занятии мне ничуть не менее интересны, чем сами бабочки. С огромным интересом прочитал автобиографические записки С.Н. Алфераки, и, поскольку мы, люди, чрезвычайно любопытны до опыта других, решил поделиться этим со своими товарищами по цеху в расчете на их соучастие, а, возможно, и отклик, ведь уже более 30 лет я "маюсь" этим делом.

Сколько себя помню, всегда что-нибудь собирал, упорядочивал однотипные предметы, причем широта собственных интересов удивляет даже меня самого: от почтовых марок, солдатиков и фантиков до сортовых узамбарских фиалок и лабораторных популяций живых тропических тараканов. Впрочем, как я догадываюсь, тоже самое могут сказать о себе большинство коллекционеров, ведь это родовая черта большинства представителей человеческого рода. Громадное, подавляющее большинство лепидоптерологов - это собиратели от души, от эмоций, от подсознания. Мало кто так чувствителен к прелестям естественных украшений живой природы - цветов и бабочек, как жители Страны восходящего солнца. Может быть в этом и кроется секрет многочисленности японских лепидоптерологов ? Поэтому мне хочется уловить и понять главное, составляющее суть этого занятия, энтомологии от "кутюр", о внутренних стимулах этого, без сомнения подвижнического труда увлеченных людей.

Певцы утилитарного природопользования: охоты или рыбной ловли у нас рождались и рождаются в достаточном количестве. Но в русскоязычной литературе лишь В.В. Набокову и С.Т. Аксакову удалось выразить щемящее сердце, не поддающееся рациональному объяснению чувство лепидоптеролога - коллекционера. Невозможно вразумительно объяснить, почему в массовом сознании нашего народа браконьерство всегда более оправданно ("люди хотели кушать"), чем безобидное коллекционирование насекомых? Даже слово страшное выдумали "энтомобраконьер". А ведь для большинства из нас это хобби, "любимый конек". А знаете ли вы, как оно должно называться по-русски? - ДУРЬ, то есть не иначе как "бесполезное занятие". Более того, в русском языке (и понимании) до сих пор мотыльки, поденки и бабочки практически не различаются, а последние делятся на ночных и дневных только для мало-мальски разбирающихся, хотя во всех европейских языках для обозначения тех и других давно существуют особые термины. Я уж не говорю о национальных названиях насекомых. Даже самые яркие представители были обойдены вниманием наших предков. А вот амурские нанайцы их заметили и окрестили хвостоносца Маака: "дутуни", хотя вообще-то бабочка - "кокони", мотылек - "коконикан", а поденка - "тоёкто". Что-то говорит мне о том, что нелюбопытство наше не случайно, были какие-то эволюционные причины, но я пока не нахожу им вразумительного объяснения.

Интересоваться жизнью насекомых, коллекционировать их, я начал в 11 лет самостоятельно, проводя летние каникулы на даче в пригороде Хабаровска. Что послужило толчком для возникновения интереса к козявкам и букашкам, я не знаю, но всегда с благодарностью вспоминаю свою бабушку, которая еще в раннем детстве прочитала мне фантастическую повесть Яна Леопольдовича Ларри "Необыкновенные приключения Карика и Вали". Это был мой первый багаж энтомологических знаний. Читая воспоминания Ю.П. Коршунова "О жизни и насекомых" я вспомнил, что тоже дошкольником делал в земле ямки, которые накрывал стеклом, садил туда разных мелких пленников и с интересом наблюдал за ними. Первой бабочкой, оставившей глубокий след в памяти, была павлиноглазка артемида. Как и Ю.А. Чистяков, в книге "Замечательные насекомые уссурийской тайги" (по страницам Красной книги. - Владивосток, 1998: 25 c.), я могу сказать: "с этой великолепной бабочкой связано одно из самых ярких воспоминаний моего детства".

Однажды очень свежим июньским утром 1967 года, дедушка вернулся из похода в магазин неся в руке крупную живую бабочку. Оказывается, ночной холод вызвал оцепенение многих прилетевших на свет дежурного фонаря ночных бабочек, а обычно пользующиеся этим птицы проспали. День пленница тихо провела на окне, а вечером, когда мы уже успели о ней позабыть, нежно-зеленая, неземной красоты красавица впорхнула в комнату дачи, освещенную лишь тусклым светом подслеповатой лампочки. Я до сих пор ярко представляю себе картину ее величавого, плавного и бесшумного полета. А какую бурю эмоций в детстве на первых порах вызывала ловля руками огромных хвостоносцев Маака, почти теряющих осторожность на цветках тигровых лилий! Сердце выскакивало из груди. А дрожь в ногах и общая слабость выдавали выброс адреналина в кровь.

В коллекции дневных бабочек, на которых я специализируюсь, до наших дней сохранились лишь сборы 1974 года и более поздние. Сейчас она находится на временном хранении в музее, как этого требует Кодекс профессиональной этики Международного Совета музеев (ИКОМ). В подавляющем большинстве в ней представлены собственноручно пойманные экземпляры. Чтобы уловить географическую изменчивость, обычно ставлю маленькую серию из нового для коллекции места сборов. Качество не всегда высокое - как уж повезет, это для меня не главное. Но наличие географических этикеток - неукоснительно соблюдаемое правило, которое, к сожалению, часто нарушалось старшим поколением хабаровчан. Меня почти не интересуют недальневосточные материалы, не особенно восхищают экзоты и поэтому я очень мало занимался и занимаюсь обменом. (Да простят меня коллеги, которых хорошо понимаю. Поэтому перед некоторыми до сих пор чувствую себя должником!)

Фаунистику, которой я в основном занимаюсь, ценю прежде всего за то, что она делает походы в природу увлекательными, а наблюдения осмысленными. Знаком практически со всеми легальными хабаровскими бабочколюбами нынешнего поколения. Застал в живых и общался, дружил с людьми предыдущей генерации, однако, почти все они были коллекционерами "от эстетизма", поэтому всегда приходилось "вариться в собственном соку", к тому же в нашем городе практически отсутствуют профессиональные энтомологи и особенно лепидоптерологи. Исключение составляют двое из лаборатории защиты леса от вредителей и болезней ДальНИИЛХа, занятых изучением практически значимых (дающих вспышки массового размножения) фитофагов, которых я очень уважаю, с большой пользой для себя общался и общаюсь до сих пор. Но их занятие очень узкой и утилитарной тематикой никогда меня серьёзно не увлекало, переход в их лабораторию означал "бунт на корабле", так как институт всегда испытывал дефицит кадров, а научная тематика была жестко расписана под конкретных исполнителей. (О, благодатные для серьёзных занятий наукой советские времена!)

Хотя собирать насекомых начал сам, еще до знакомства с любителями бабочек, но какая-то заданность, индуцированность в этом была: ведь по воле случая жил я в одном подъезде с двумя коллекционерами из имевшихся в то время в Хабаровске четырех! В 1960-1980 годах в Хабаровске активно занимались сборами насекомых, в основном дневных бабочек, преподаватели вузов А.В. Маслов, А.Ф. Шамрай, Е.Г. Чулков и работник филармонии И.Г. Клыков. Наших бабочек они коллекционировали для себя, но больше для обмена в основном на экзотических, красивейших тропических представителей отряда чешуекрылых, пользуясь тем, что Хабаровск в то время был единственным открытым для посещения иностранцев дальневосточным городом, а к бабочкам Дальнего Востока Евразии интерес никогда не угасал.

С Александром Васильевичем Масловым мы с друзьями менялись почтовыми марками. Какой другой взрослый обратил бы внимание на мальчишек, часами колдующих над кляссерами на лестничной площадке подъезда. А он заинтересовался, пригласил к себе домой. Я видел у него коллекцию бабочек - тогда еще на стенах домашнего кабинета, хотел ему рассказать, что и у меня они есть, но не успел ... . Сейчас, видимо, его смогли бы вылечить от ишемии сердца. Профессор Маслов был удивительно открытым, жизнерадостным и жизнелюбивым человеком. Это был серьезный диптеролог, профессионал, БИОЛОГ до мозга костей. Проживи он больше 65 лет, (а когда в апреле 1971 г. он умер, мне было лишь 13 лет), и кто знает, как сложилась бы моя судьба.

Потом было знакомство с другим соседом, - доцентом пединститута Александром Филипповичем Шамраем. Летом, в каникулы, он много раз заезжал к нам на дачу после поездок за бабочками на Хехцир, в район курортного поселка Бычиха, и предоставил на время в пользование определитель А.И. Куренцова (1970). Однако, (я и сейчас не могу объяснить себе почему), до летней полевой практики в институте я никогда не бывал с ним на экскурсии. Узнав, что я занимаюсь воспитанием гусениц Papilio maackii, он порекомендовал пронаблюдать и описать его биологию. С этой работой я еще будучи школьником успешно выступил на студенческой научной конференции в пединституте. По его же совету поступил туда учиться.

Во время учебы в течение двух сезонов я принимал участие во флористической экспедиции в район горного узла хребтов Эзоп - Дуссе-Алинь на севере Хабаровского края. Лепидоптерологические сборы дали интересные находки, а Север покорил навсегда. Обработка бабочек оттуда впоследствии позволили познакомиться со многими интересными людьми, поработать с крупными коллекциями. По результатам сборов дважды выступал на студенческих конференциях. А.Ф. Шамрай всегда предлагал работать самостоятельно, так как специалистом в лепидоптерологии себя не считал.

Однажды я участвовал в телепередаче и рассказывал о коллекционировании бабочек. Её увидел третий наш любитель, Евгений Григорьевич Чулков, и разыскал меня. Мы дружили с ним вплоть до самой его кончины июне 1999г., периодически бывал у него дома, где во время многочасовых бесед узнал от него много интересного. Но в этот период он уже болел астмой и активно не коллекционировал. Большой души был человек и гражданин.

В начале 1979 года меня пригласили в наш краеведческий музей для изготовления экспозиционной коллекции насекомых, а в июле - августе мы с другом совершили путешествие в чудесные места Южного Приморья, на Сучан. Примечательно, что в качестве путеводителя использовалась книга А.И. Куренцова "Мои путешествия" (1973), и она ни разу нас не подвела. Богатые сборы этих лет большей частью я подарил А.Ф. Шамраю и они ушли кому-то по обмену. Но когда с меня потребовали отдать всё, я вежливо отказал. Мы разошлись вполне мирно, но с тех пор при виде меня А.Ф. всегда переходил на другую сторону улицы. Естественно, ни о какой дипломной не могло быть и речи. В этом же году через музей на меня вышел коллекционер из Кишинева Михаим Георгиевич Нагоматулин. Оказалось, что он некоторое время жил в Хабаровске и на одной из публичных лекций его заразил любовью к собиранию бабочек А.В. Маслов. С ним у нас завязались долголетняя дружба, переписка и обмен.

В феврале 1979 г. удалось побывать в ЗИНе, где я представился кому следовало и меня поручили заботам Александра Леонидовича Львовского, который тотчас преподал мне первый урок варки гениталий и их рисования. Помнится, меня поразила невероятная простота и демократичность, с которой и я, еще совсем зеленый исследователь, получил доступ к святая святых - коллекциям. Я был занесен в картотеку лепидоптерологов и мне дали адреса других, интересующихся Севером. Думаю, так я официально зарегистрирован в качестве лепидоптеролога. Волею случая мне довелось тогда присутствовать на предзащите диссертации крупного дальневосточного специалиста по совкам Владимира Степановича Кононенко и познакомиться с ним.

Коллекция дневных тогда была в некотором беспорядке. Занимался выискиванием определенных экземпляров и сравнением их с бабочками с Эзопа. Дело в том, что в то время, кроме Куренцова (1970), доступных определителей не было, а Erebia, Oeneis, Clossiana, Melitaea по нему различать почти невозможно. Тогда же я впервые держал в руках тома знаменитого Зейца. Поэтому я так обрадовался, когда А.Л. Львовский порекомендовал мне обратиться к Ю.П. Коршунову. "Он единственный в СССР получает заработную плату за обработку этой группы чешуекрылых" - сказал он. Теперешняя "всезнающая молодежь" еще только нарождалась. Вся надежда была на Коршунова. С осени того же года и началась наша с Ю.П. переписка, продолжавшаяся более 22 лет. Не знаю более обязательного в этом деле человека. У нас сложились очень доверительные отношения. Я ничего от него не скрывал, так как считал, и считаю до сих пор, что в стране должен быть какой-то всеми уважаемый цензор-координатор по булавоусым, пусть даже несколько.

Здесь уместно вспомнить старый и не до конца выясненный вопрос о соотношении трудящихся в систематике профессионалов и "любителей высокого уровня". В моем понимании только за оплачиваемую работу можно серьезно спрашивать. Поэтому никакие любители не могут отвечать за уровень своих работ. Я слышал, что дошло до специального описания "новостей", чтобы продавать паратипы! Большего кощунства и не придумать! Сам я в эту область стараюсь не лезть, памятуя когда-то высказанное мне откровение человека знающего, самого занимавшегося систематикой двукрылых, Николая Григорьевича Коломийца. Этот всеми уважаемый сибирский лесной паразитолог, опираясь на свой опыт, в разговоре со мной в сердцах бросил когда-то: "работая на периферии, без серьезных коллекций, можно лишь все портить."

Я долго работал с хабаровским ботаником-флористом А.А. Нечаевым. Ситуация в их области очень схожая с нашей. Он и сам очень многое определяет, даже в сложных группах. Работал он и с такими зубрами, как Б.А. Юрцев, В.Н. Ворошилов. Раньше новичкам было так просто: только привези все В.Н. Ворошилову в Москву - он брался определять все. Так вот, пока Нечаев не показал свои сборы всем или почти всем узким специалистам, он не публиковал флористических новинок. Более того, в серьезные ботанические журналы эти статьи у него просто не взяли бы, так как им нет веры. Более того, ведь разные специалисты одно и тоже определяют по-разному, и это в его статьях отражено. Зато теперь ему не страшна никакая критика, его публикациям можно вполне доверять. В чем была прелесть Новосибирска для любителя булавоусых. Одно и тоже можно было сразу показать и В.В. Дубатолову, и Ю.П. Коршунову. И вынести, если нужно, свое суждение. Тогда будет хоть какое-то подобие порядка. Без просмотра материала сильными экспертами ничьи публикации нельзя принимать на веру.

Во время той же поездки состоялось знакомство с Александром Петровичем Кузякиным в Москве. Демонстрируя мне свою коллекцию, систему ее постановки, рукописный каталог булавоусых СССР, рекомендуя надежные с точки зрения успешной добычи местонахождения бабочек, Кузякин все время отечески похлопывал меня по плечу и назвал одним из племени "шеромыжников". (Я, кстати, тогда не совсем понял значение этого слова, но интуитивно обиделся.) Лишь сейчас, имея возможность познакомиться с перепиской некоторых коллекционеров в фондах музея, я оценил его шутку. Писем много, иногда сотни, подавляющее большинство с мольбой о присылке насекомых, просьбы под копирку... . Система моральных воздействий, лукавых увещеваний, посулов и уловок, методы и приемы, применяемые коллекционерами для достижения заветной цели весьма схожи, - они, видимо, витают в воздухе. Во всяком случае у меня было много веселых минут по этому поводу. Кстати, со времени посещения А.П. Кузякина я знаю из его рассказа о принципах и практике создания национальных названий животных в СССР. Он стоял у истоков этой работы, поэтому русские названия булавоусых уже тогда были прописаны в каталоге.

Однако главное, что я усвоил: их обсуждение и последующее утверждение должно быть обязательно делом коллективным. Зимой 1980 г. впервые я побывал в Биолого-почвенном институте ДВО РАН. Не смотря на рекомендательное письмо в коллекционную меня сначала не хотели пускать. Лишь убедившись в моей осведомленности о бесполезности специальной литературы в отношении некоторых групп, разрешили работать с мемориальной коллекцией А.И. Куренцова. Состояние ее было далеким от удовлетворительного: ситематизация только до семейств, качество оставляло желать лучшего, приморские и приамурские материалы представлены очень бедно даже в сравнении с магаданскими, этикетки с названиями - редкость, а 15-20 % процентов бабочек имели лишь номерки. Сейчас она приведена в порядок благодаря трудам и стараниям хранительницы коллекции Нины Александровны Азаровой, и, главное, ею были взяты под строгий контроль и учет типы описанных А.И. таксонов. С первого письма, полученного в апреле этого года от Е.А. Беляева из Владивостока, началась наша с ним многолетняя дружба. Хотя работать в поле вместе удавалось редко, общение всегда приносит нам взаимную радость и обогащение. Решимостью и трудом ему удалось добиться того, что лепидоптерология стала его профессией. Пройдя хорошую школу ЗИНа, он стал известным специалистом по пяденицам.

Работая в школе мне тоже удалось побывать в некоторых интересных местах, ведь даже учительская зарплата позволяла это делать. Южное Приморье - 1981; Сихотэ -Алинь - пп. Золотой, Сидима, 1980-1982; Хинганск, 1980, 1984; все это время не прекращались сборы в окрестностях Хабаровска. В годы научной работы в ДальНИИЛХ, как это ни странно прозвучит, не смотря на обилие командировок в летнее время (в общей сложности до 100 дней за сезон) места сборов были ограничены районом Нижнего Приамурья - пп. Циммермановка, Киселево, Де-Кастри, 1984-1995. Такова была специфика основной работы. Зато были получены достоверные, полные и вразумительные данные по конкретным фаунам булавоусых чешуекрылых на основании собственных многолетних наблюдений. Благодаря длительной совместной работе с геоботаником-флористом в поле я стал неплохо разбираться в фитосоциологии и флоре. Это дорогого стоит.

В 1985 году побывал на совещании Сибирских энтомологов в Новосибирске, общался с Ю.П. Коршуновым, В.В. Дубатоловым, В.В. Ивониным и и другими. Как оказалось, это было моим единственным живым общением с Ю.П. А дома познакомился с Владимиром Яковлевичем Федоровым, прекрасным полевиком и лепидоптерологом-любителем и мы подружились. Восприняв азы коллекционирования у А.Ф. Шамрая, он создал высококачественные фондовые коллекции для нескольких дальневосточных музеев.

В марте 1989 года я стал участником первых Чтений памяти Алексея Ивановича Куренцова, своим существованием заменяющих дальневосточникам совещания энтомологов региона. Позднее ездил еще на несколько, считаю их очень ценным и полезным для общения коллег мероприятием, жаль только, что по финансовым соображениям оно становится все более малочисленным. Осенью того же года был делегатом последнего Всесоюзного съезда ВЭО со стендовым докладом об организации любительского коллекционирования в стране. В кулуарах давал читать рукопись многим коллегам, и она была встречена с большим интересом. К сожалению, Общество до сих пор не видит никаких проблем в этом деле.

В 1990 г. впервые побывал на Сахалине (Ноглики, Тымовское, Смирных, Южно-Сахалинск, пик Чехова). Были фаунистические новости. Тем же летом с А.В.-А. Крейцбергом пытались разгадать тайну биологии Parnassius felderi на Малом Хингане. В 1993 году работал в весьма интересных и не изученных окрестностях п. Аян на Охотском побережье Хабаровского края.

В 1990-1991 гг. по приглашению Хабаровского музея научно обработал и поставил коллекцию булавоусых, приобретенную у наследников И.Г. Клыкова, еще одного хабаровского коллекционера. Иван Георгиевич был очень осторожен в контактах с другими бабочниками, для него я был, видимо, "человеком Шамрая", поэтому несколько попыток познакомиться с ним лично ничем не закончились. Но его наследие мне известно как никому. Я предложил систему организации выставки "Бабочки мира" на ее основе, и с тех пор она трижды экспонировалась в разных помещениях музея. Переведясь в музей, я надеялся получить, наконец, возможность всецело отдаться любимому делу. Но сотрудником-энтомологом я побыл в музее только полгода. За это время удалось обработать имевшиеся к тому времени старые коллекции, изучить их историю. С января 1999 г. мне поручили заведование отделом. Снова для отдушины - бабочек - почти нет времени.

Благодаря побратимским связям Между японской префектурой Аомори и Хабаровским краем удалось установить дружеские отношения с коллегой из префектурального музея. Мы с ним знакомы с осени 1997 года, когда он сопровождал выставку фотографий по природе префектуры Аомори, открывавшуюся тогда у нас. Я еще не был в штате музея, подрабатывал на постановке старых коллекций жуков. Сижу за бинокуляром, и тут совершенно случайно (ведь никто не знал, что он энтомолог) его завели в наш кабинет. Вот это была по-настоящему приятная неожиданность! Легко понять нашу радость.

В 1999 и 2002 годах мы проводили совместные экспедиции на подведомственных территориях. Г-н S. Yamauchi "широкий специалист", каким и должен быть сотрудник музея. Он отвечает за всех животных, но специализируется на насекомых. Интересно, что в комплексных исследованиях какого-либо района префектуры принимают участие не только сотрудники музея, но и преподаватели вузов, колледжей, школ, лесники - все зарекомендовавшие себя в научной деятельности специалисты. Было по-хорошему завидно. Впервые в истории префектуры там была опубликована наша совместная статья о булавоусых на двух языках с идентичными текстами на русском и японском языках.

В конце 2001 года, взяв кредит под залог недвижимости, я создал на основе части материалов из фондовых коллекций музея, собранных в 1973-2001 гг. мной, И.Г. Клыковым, В.Я. Фёдоровым и Е.Г. Чулковым новую передвижную выставку, состоящую из 1234 экземпляров булавоусых, относящихся к 517 таксонам. Как большое достижение расцениваю то, что бабочки размещены в стандартных энтомологических ящиках под стеклом. Выставка имеет не только эстетическую ценность, она организована так, чтобы ее можно было с успехом использовать в учебном процессе средней и высшей школы. Сопровождая ее, я побывал в этом году в Благовещенске, Чите, Петропавловске-Камчатском.

© Новомодный Е.В. E-mail: enov@yahoo.com